Свя­щен­но­му­че­ник Ни­ко­лай ро­дил­ся 21 но­яб­ря 1875 го­да в се­ле Ни­ко­ло­гор­ском Вяз­ни­ков­ско­го уез­да Вла­ди­мир­ской гу­бер­нии в се­мье пса­лом­щи­ка Ев­до­ки­ма Вос­тор­го­ва. По­лу­чив об­ра­зо­ва­ние во Вла­ди­мир­ском ду­хов­ном учи­ли­ще, Ни­ко­лай стал слу­жить пса­лом­щи­ком в Ни­ко­ла­ев­ском хра­ме на по­го­сте Го­ри­цы. Вот как опи­сал впо­след­ствии этот пе­ри­од сво­ей жиз­ни отец Ни­ко­лай в на­зи­да­ние де­тям.

«Как всем это из­вест­но, что ро­ди­на каж­до­му ми­ла, так, мо­жет быть, и я вос­хва­ляю свою ро­ди­ну лишь толь­ко по­то­му, что всю мо­ло­дую от­ро­че­скую жизнь про­вел сре­ди сво­их род­ных и зна­ко­мых, и по­то­му толь­ко она мне ми­ла, а, быть мо­жет, для дру­го­го она ни че­го не пред­став­ля­ет осо­бен­но­го и уми­ли­тель­но­го. Но, меж­ду про­чим, я, пи­шу­щий сии стро­ки, хо­чу опи­сать свою род­ную сто­рон­ку; быть мо­жет, в ча­сы до­су­га, в ко­то­рые сын или дочь мои возь­мут в ру­ки сию тет­радь, и, про­чи­тав­ши, вспом­нят ме­ня и по­мя­нут на сво­их свя­тых мо­лит­вах.

Ро­дил­ся я 1875 го­да, но­яб­ря 21 дня, в се­ле Ни­ко­ло­гор­ском Вяз­ни­ков­ско­го уез­да Вла­ди­мир­ской гу­бер­нии, ро­ди­тель мой был пса­лом­щик Хри­сто­рож­де­ствен­ской церк­ви Ев­до­ким Ми­хай­ло­вич Вос­тор­гов и мать Ан­на Алек­сан­дров­на. Са­мое дет­ство я во­все не пом­ню, но за­то пре­крас­но пом­ню с де­вя­ти лет, то­гда как ме­ня ро­ди­тель го­то­вил на эк­за­мен во Вла­ди­мир­ское ду­хов­ное учи­ли­ще. По окон­ча­нии сель­ской шко­лы мне отец объ­явил, что 16 ав­гу­ста по­ве­зет ме­ня во Вла­ди­мир, и то­гда мне впа­ло в го­ло­ву, что ско­ро-ско­ро при­дет­ся рас­стать­ся со всей сво­ей при­ро­дой ми­лой, как-то: са­дом, ро­щей, реч­кой, по­лем и луж­ка­ми, где рез­вил­ся со сво­и­ми то­ва­ри­ща­ми, а глав­ное, ни­ко­гда я не мог сми­рить­ся с рас­ста­ва­ни­ем со сво­и­ми ро­ди­те­ля­ми и сест­ра­ми. В се­мей­стве ме­ня очень лю­би­ли, так как я из всей се­мьи был один толь­ко сын, а бы­ли че­ты­ре сест­ры, и вот по­то­му-то ме­ня очень лю­би­ли, но на­до ска­зать, что ба­лов­ства ни­ка­ко­го мне не поз­во­ля­ли, так как отец и мать бы­ли очень ре­ли­ги­оз­ные и стро­гие в де­ло, но ни­как не за­зря. Ни­ко­гда они не поз­во­ля­ли мне и про­чим сест­рам, чтобы про­гу­лять все­нощ­ную или про­спать за­ут­ре­ню и обед­ню, это бы­ло недо­пу­сти­мо. Хо­тя дей­стви­тель­но, ино­гда и не хо­те­лось вста­вать ра­но, но, бо­ясь гне­ва ро­ди­те­лей, вста­ешь и идешь. В кон­це кон­цов, как оста­юсь бла­го­да­рен за это и все­гда вспо­ми­наю сво­их ро­ди­те­лей за их доб­рое вос­пи­та­ние, ко­то­рым поль­зу­юсь я и в на­сто­я­щее вре­мя, вос­пи­ты­вая сво­их де­тей.

Итак, чем бли­же шло вре­мя к от­прав­ке, тем мне ста­но­ви­лось скуч­нее и, чув­ствуя в неда­ле­ком бу­ду­щем раз­лу­ку, не от­лу­чал­ся от сво­их ро­ди­те­лей ни­ку­да, а ку­да они, ту­да и я, оста­вил всех сво­их то­ва­ри­щей и увлек­ся толь­ко со­бой. Отец и мать в по­ле с сер­пом — и я с ни­ми, они в лес за гри­ба­ми — и я, они в по­ле с со­хой — и я с ни­ми. Од­ним сло­вом, был все­гда на гла­зах у ро­ди­те­лей. Но вот при­шло са­мое вре­мя от­прав­ки, смот­рю на мать, ко­то­рая за­бо­тит­ся о браш­ном, то есть пе­чет ле­пеш­ки, кла­дет яиц, мас­ла и бе­лья, ну, ду­маю, знать на­дол­го рас­ста­ем­ся и при­дет­ся ли ви­деть­ся; впа­ло в го­ло­ву, а ну как да я уеду, а они по­мрут, и неволь­но ста­но­вит­ся жут­ко и груст­но.

Рас­сто­я­ние от се­ла до вок­за­ла во­семь верст, по­езд во Вла­ди­мир идет в 11 ча­сов но­чи. Ча­сов в 7-8 отец на­чал за­пря­гать ло­шадь и, за­пряг­ши, взо­шел в дом, при­ка­зал оде­вать­ся, и, одев­шись, при­се­ли, а по­том вста­ли, по­мо­ли­лись Бо­гу и на­ча­ли все род­ные про­щать­ся со мной, и тут-то я не утер­пел и за­пла­кал. Мать моя по­еха­ла с на­ми вме­сте.

При­е­хав­ши на вок­зал, мать нас с от­цом оста­ви­ла, а са­ма от­пра­ви­лась до­мой. Я стал за­дум­чив, вспом­ни­лось мне мое се­ло род­ное, вспом­ни­лись мне по­ле, лу­га, лес, реч­ка, дом, сад и хра­мы Бо­жии, ко­то­рых у нас три очень боль­ших, звон ко­ло­ко­ла, ко­то­рый сла­вит­ся сво­им при­ят­ным ба­ри­то­ном, всё-всё пе­ре­брал — и так мне ста­ло груст­но и жал­ко, что я, за­бив­шись в угол, чтобы ни­кто не ви­дал, за­пла­кал. Ко­гда при­шел по­езд, мы с от­цом, за­брав­ши все свои ве­щи, по­спе­ши­ли за­нять ме­сто в ва­гоне.

Ко­гда по­езд тро­нул­ся, мы с от­цом пе­ре­кре­сти­лись, и — про­щай, про­щай, моя сто­ро­на род­ная, и чем даль­ше за­но­сил­ся я мыс­лью, тем даль­ше по­езд мчал нас от род­ных кра­ев. И вот все зна­ко­мое скры­лось из глаз, все незна­ко­мое сто­ит в гла­зах, и ни­что уже не ста­ло мне ин­те­рес­но, не стал гля­деть и в ок­но. Смот­рю на от­ца, и он си­дит за­дум­чив, ве­ро­ят­но, то­же ду­ма­ет, как сой­дет мой эк­за­мен, то­гда и я уже пе­ре­стал ду­мать о до­ме, стал ду­мать, как яв­люсь на эк­за­мен и как Гос­подь по­мо­жет мне вы­дер­жать.

Око­ло двух ча­сов но­чи при­е­ха­ли во Вла­ди­мир, ко­то­рый я еще не ви­ды­вал; про­быв­ши на вок­за­ле до рас­све­та, по­шли в го­род пря­мо в Успен­ский со­бор, ко­то­рый сла­вит­ся по ста­рине и свя­ты­ней: в нем по­чи­ва­ют мо­щи свя­тых бла­го­вер­ных кня­зей Ге­ор­гия, Ан­дрея, Гле­ба и мно­гих под спу­дом и чу­до­твор­ной ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри Вла­ди­мир­ской. Как бы­ло мне при­ят­но по­бы­вать в пер­вый раз в та­ком ве­ли­че­ствен­ном хра­ме и ви­деть сво­и­ми гла­за­ми все на­хо­дя­щи­е­ся в нем свя­ты­ни. С ка­ким тре­пе­том и стра­хом и усер­ди­ем при­кла­ды­вал­ся к мо­щам, про­ся у них по­мо­щи, чтобы вы­дер­жать эк­за­мен. Да, дей­стви­тель­но, силь­на бы­ла дет­ская ве­ра в то вре­мя. О, ес­ли бы та­кая и оста­лась бы до дня смер­ти! За­быв все до­маш­нее и всех и вся, с та­ким чув­ством, с та­ким усер­ди­ем, с та­ким упо­ва­ни­ем на ми­лость Бо­жию, да­же не чув­ствуя ни­ка­кой уста­ло­сти, про­сто­ял ран­нюю ли­тур­гию, за­тем от­пра­ви­лись в Ар­хи­ерей­ский мо­на­стырь, где за­ста­ли еще на кон­це так­же ран­нюю ли­тур­гию и, тут до­сто­яв­ши, при­ло­жи­лись к гроб­ни­це, в ко­ей по­чи­ва­ли мо­щи свя­то­го бла­го­вер­но­го кня­зя Алек­сандра Нев­ско­го. По­сле се­го на­пра­ви­лись за ре­ку Лы­бедь, где на­хо­ди­лось ду­хов­ное учи­ли­ще.

Уви­дев ве­ли­че­ствен­ное зда­ние с над­пи­сью «ду­хов­ное учи­ли­ще», серд­це за­тре­пе­та­ло, как буд­то бы в чем я про­ви­нил­ся, и на­пал страх, что весь так и дро­жу, и сам не по­ни­маю, что и по­че­му вдруг на­пал та­кой страх и тре­пет. Отец, как ис­пы­тав­ший все это, уго­ва­ри­вал ме­ня не стра­шить­ся и ни­че­го не бо­ять­ся, а быть сме­лым и рез­вым маль­чи­ком.

Ко­гда во­шли в класс, мне все ка­за­лось но­вым, не так как в на­ших сель­ских шко­лах, си­деть нуж­но бы­ло смир­но, не вер­теть­ся, не гля­деть по сто­ро­нам, слу­шать, что объ­яс­ня­ют, — од­ним сло­вом, по­ря­док во всем. Ти­ши­на, по­ря­док, как буд­то в клас­се ни­ко­го не бы­ло; как го­во­рит­ся, му­ха про­ле­тит — все слыш­но. Вот вхо­дят эк­за­ме­на­то­ры во фра­ках с зо­ло­ты­ми пу­го­ви­ца­ми, сам смот­ри­тель и с ним пре­по­да­ва­те­ли; про­чи­тав­ши мо­лит­ву и по­мо­лив­шись, рас­кла­ня­лись и при­ка­за­ли всем сесть. На­ча­ли вы­зы­вать по три маль­чи­ка к сто­лу по ал­фа­ви­ту, до­шла оче­редь до ме­ня, и я вы­шел с роб­кой по­сту­пью. Ста­ли спра­ши­вать каж­дый по сво­е­му пред­ме­ту, я по всем от­ве­чал очень хо­ро­шо, и так кон­чи­лись при­ем­ные эк­за­ме­ны в 1-й класс; через день ве­ле­но бы­ло явить­ся на пе­ре­клич­ку, кто при­нят, кто нет.
В этот пе­ри­од мы с от­цом отыс­ка­ли квар­ти­ру, где уже и по­се­ли­лись как до­ма. В ча­сы до­су­га хо­ди­ли в го­род с от­цом, ко­то­рый мне все по­ка­зы­вал, объ­яс­нял, и мне бы­ло очень ин­те­рес­но смот­реть на до­сто­при­ме­ча­тель­но­сти и зда­ния раз­ных боль­ших до­мов, учи­лищ и учре­жде­ний. Так про­шли эти день­ки и ча­сы; яв­ля­ем­ся на пе­ре­клич­ку, и что же ока­за­лось: ме­ня вме­сто 1-го клас­са при­ня­ли в при­го­то­ви­тель­ный, так как я был очень мо­лод го­да­ми. До­сад­но бы­ло мне, да и от­цу то­же, но де­лать бы­ло нече­го, го­дов не при­ба­вишь. Од­но толь­ко бы­ло уте­ше­ние от­цу, что при­нят, так как мно­гим бы­ло от­ка­за­но в при­е­ме до сле­ду­ю­ще­го го­да. Итак, я стал уже уче­ник не сель­ской шко­лы, а Вла­ди­мир­ско­го ду­хов­но­го учи­ли­ща, и это для ме­ня бы­ло что-то ве­ли­кое и ин­те­рес­ное.

По окон­ча­нии при­ем­ных эк­за­ме­нов бы­ло объ­яв­ле­но всем явить­ся к мо­леб­ну в учи­лищ­ную цер­ковь. Ко­гда все со­бра­лись, уда­ри­ли в ко­ло­кол, и все школь­ни­ки дви­ну­лись к две­рям хра­ма; в хра­ме все бы­ли рас­став­ле­ны в ря­ды: в пер­вых ря­дах сто­я­ли маль­чи­ки бо­лее ме­нее с ма­лым воз­рас­том, да­лее вы­ше и вы­ше. Так бы­ло это ин­те­рес­но и кра­си­во гля­деть на об­раз­цо­вый по­ря­док, что за­был про все, толь­ко и ждал, вот-вот нач­нет­ся мо­ле­бен, ста­нем все петь. И дей­стви­тель­но, рас­тво­ри­лись цар­ские две­ри, и вы­шел свя­щен­ник в хо­ро­шем об­ла­че­нии, в си­них оч­ках, при­ят­ной на­руж­но­сти — это был отец Фе­о­дор Де­лек­тор­ский, ко­то­рый впо­след­ствии был пе­ре­ве­ден в го­род Ме­лен­ки. Ко­гда свя­щен­ник на­чал мо­ле­бен, то все ста­ли петь мо­лит­ву Свя­то­му Ду­ху «Ца­рю Небес­ный», да­же из чис­ла пред­сто­я­щих, то есть на­ших ро­ди­те­лей. Смот­рю в пуб­ли­ку и ви­жу сво­е­го се­день­ко­го ста­рич­ка-от­ца, ко­то­рый то­же под­пе­вал и мо­лил­ся со вся­ким усер­ди­ем и чи­стым серд­цем о нис­по­сла­нии Ду­ха Свя­то­го на уче­ни­ков и бла­го­да­ти по­зна­ния в уче­нии. Гля­дя на него, неволь­но по­тек­ли сле­зы, что при­хо­дит уже ми­ну­та рас­ста­ва­ния на дол­гое вре­мя, и Бог весть, еще уви­дим­ся ли, так как отец был здо­ро­вьем слаб. По окон­ча­нии мо­леб­на ста­ли под­хо­дить ко кре­сту по оче­ре­ди, и каж­до­го отец Фе­о­дор кро­пил свя­той во­дой со сло­ва­ми: «Бла­го­дать Свя­та­го Ду­ха». Тут-то уже я по­нял вполне, что бу­дет, — от­гу­ля­ли ле­то, при­шла по­ра за­нять­ся и де­лом.

Прий­дя на квар­ти­ру, отец объ­явил, что от­прав­ля­ет­ся во­сво­я­си, так как про­жи­вать­ся по­на­прас­ну нет смыс­ла, да и сред­ства уже все по­вы­сох­ли, да­же не оста­лось на до­ро­гу, и ему, ста­ри­ку, при­шлось ид­ти 150 верст пеш­ком.

Это ме­ня силь­но взвол­но­ва­ло, как он пой­дет в та­кое рас­сто­я­ние, а вдруг что с ним слу­чит­ся по пу­ти! И сле­зы по­ли­лись ру­чьем. Отец вся­че­ски уте­шал ме­ня, уго­ва­ри­вал, но я не об­ра­щал ни­ка­ко­го вни­ма­ния на его уго­во­ры — шел с ним го­ро­дом и пла­кал, пла­кал без­утеш­но. Про­шед­ши весь го­род и за­шед­ши за за­ста­ву, отец про­стил­ся со мной, про­сле­зил­ся так же и, бла­го­сло­вив, ска­зал: «Иди с Бо­гом на квар­ти­ру, не ску­чай, я по­сле По­кро­ва при­еду на­ве­стить те­бя». Я, несколь­ко уте­шив­шись этим, по­шел до­мой и ча­сто обо­ра­чи­вал­ся на­зад смот­реть вслед от­цу, и дол­го-дол­го смот­рел, по­ка он не ис­чез из мо­их глаз.
Труд­но бы­ло мне при­вы­кать на квар­ти­ре, не ви­дя зна­ко­мых и близ­ких, но ведь на­до же бы­ло при­вы­кать, и по­сте­пен­но стал за­бы­вать и увле­кать­ся сво­им де­лом, дер­жа в па­мя­ти, что через ме­сяц, ну два, отец при­е­дет ко мне, как он ска­зал на про­ща­ние, и тем успо­ко­ил­ся, за­быв обо всем.

Лишь толь­ко при­вык к квар­тир­ной жиз­ни, про­жив­ши ме­сяц, по­лу­чаю из­ве­ще­ние из учи­лищ­но­го прав­ле­ния о пе­ре­во­де ме­ня с квар­ти­ры в об­ще­жи­тие. Я, с од­ной сто­ро­ны, был рад и, с дру­гой, что-то ро­бел — на­до опять при­вы­кать к но­вой об­ста­нов­ке. За­брав­ши все, что у ме­ня бы­ло, от­пра­вил­ся в об­ще­жи­тие, и там ме­ня все уче­ни­ки при­вет­ство­ва­ли: но­ви­чок, но­ви­чок, — кто, ко­неч­но, от ду­ши, а кто и с на­смеш­кой, и все нуж­но бы­ло пе­ре­но­сить. Спра­ши­ва­ли, кто, от­ку­да, из ка­ко­го клас­са, чей сын, есть ли отец, мать и про­чее. Ча­стень­ко от стар­ших уче­ни­ков ни за что ни про что по­па­да­ло, и все нуж­но бы­ло пе­ре­но­сить. Это так во­ди­лось в бур­се, на пер­вых по­рах узна­ва­ли: что-де от него бу­дет! Не пой­дет ли жа­ло­вать­ся к над­зи­ра­те­лю или к ко­му-ли­бо из на­чаль­ству­ю­щих. По­сы­ла­ли с ко­пей­кой в лав­ку ку­пить ры­бьих но­жек, и ла­воч­ник, уже зная это, на­щи­пы­вал от мет­лы пру­ти­ков, за­вер­ты­вал в бу­маж­ку и да­вал в ру­ки по­ку­па­те­лю, ко­то­рый при­но­сил по­слав­ше­му, и тот, раз­вер­нув­ши бу­маж­ку, сме­ю­чись, ки­дал по од­ной па­лоч­ке, го­во­ря: «Ты че­го при­нес, да­вай на­зад ко­пей­ку». А ее и нет. Что тут де­лать? Бе­жишь об­рат­но в лав­ку и объ­яс­ня­ешь ла­воч­ни­ку, тот, улыб­нув­шись, бе­рет ко­пей­ку и от­да­ет об­рат­но, го­во­ря: «Ты но­ви­чок?» — «Да», — от­ве­ча­ешь ему. «Так вот, друг ми­лый, боль­ше за ры­бьи­ми лап­ка­ми не хо­ди, быть мо­жет, по­шлют еще за пти­чьим мо­ло­ком, то еще гор­ше те­бе бу­дет, а за мо­ло­ком с 20 ко­пей­ка­ми, а на ба­за­ре у те­бя день­ги возь­мут и на­льют те­бе ка­кой-ни­будь во­ды. И то­гда уже ты не по­лу­чишь день­ги об­рат­но, при­дет­ся пла­тить свои. Знай, что у ры­бы ла­пок нет и пти­ца мо­ло­ка не име­ет, то­гда от те­бя от­ста­нут и не бу­дут боль­ше по­сы­лать и сме­ять­ся, и бу­дешь уже не но­ви­чок, а как ста­ри­чок. На все нуж­на при­выч­ка и тер­пе­ние».

При­смот­рев­шись и при­вык­нув к об­ста­нов­ке, за­вел по се­бе то­ва­ри­щей, ста­ло ве­се­ло и хо­ро­шо, очень по­нра­ви­лось быть в кор­пу­се. Чи­сто­та об­раз­цо­вая, пи­ща хо­ро­шая; кой­ка, мат­рац, про­сты­ня, оде­я­ло и бе­лье — все чи­стое, од­ним сло­вом, рос­кошь, че­го еще нуж­но? Од­но­го не хва­та­ло: не бы­ло де­нег. То­ва­ри­щи бе­рут и то­го и дру­го­го, а я нет. Ста­ло за­вид­но на них, но ду­маю сам се­бе, ско­ро при­е­дет ко мне отец, при­ве­зет мне и де­нег, и ле­пе­шек, и вся­кой вся­чи­ны, то­гда бу­дет и на мо­ей ули­це празд­ник. Дни идут за дня­ми, про­шел и По­кров ждан­ный, но, увы, от­ца нет! Вда­юсь в тос­ку и раз­но­го ро­да раз­мыш­ле­ния, как, что и по­че­му. Жду, жду, всё нет! Про­хо­дит и Ка­зан­ская — то­же нет, на­чи­наю тай­ком пла­кать, и уче­нье ней­дет на ра­зум, пред­став­ля­ет­ся, что отец бо­лен, по­то­му и не едет, или мать, — од­ним сло­вом, лез­ла в го­ло­ву вся­кая че­пу­ха. Но в кон­це кон­цов сми­рил­ся со всем и пе­ре­стал ду­мать. Ни о чем уже не ду­мав­ши, встав­ши утром как по обы­чаю в 5 ча­сов, от­сто­яв­ши утрен­ние мо­лит­вы, от­прав­ля­юсь до уро­ков в класс по­вто­рять вы­учен­ные уро­ки. И вдруг де­жур­ный по клас­су вы­кли­ки­ва­ет ме­ня по фа­ми­лии, что те­бя спра­ши­ва­ют. Я опро­ме­тью бро­сил­ся бе­жать и, к мо­е­му сча­стью, ви­жу си­дя­ще­го се­день­ко­го ста­рич­ка, мо­е­го от­ца; серд­це мое ек­ну­ло от ра­до­сти, да­же за­пла­кал, и тут-то бы­ло у ме­ня ра­до­сти, не мо­гу и опи­сать. На­ко­нец-то до­ждал­ся, ду­маю сам се­бе. «По­че­му дол­го не при­ез­жал, все ли жи­вы и здо­ро­вы?» И, по­лу­чив удо­вле­тво­ри­тель­ный от­вет, воз­ра­до­вал­ся ду­хом. Стал раз­вер­ты­вать узел, и тут-то вся­кой вся­чи­ны бы­ло на­пе­че­но, ле­пеш­ки, яб­ло­ки, яй­ца и вся­ко­го ро­да пря­но­сти; уло­жив все в сун­дук, по­шел на за­ня­тия, а отец по сво­им де­лам в го­род. То­гда ста­ли ме­ня все спра­ши­вать, кто к те­бе при­е­хал, что при­вез, по­де­лись со мной, со мной и со мной. Я дей­стви­тель­но от сво­ей юно­сти и до сих пор был доб­рый, да­вал и на­пра­во и нале­во, за что по­лу­чал боль­шое спа­си­бо и за­щи­ту от всех и поль­зо­вал­ся боль­шой по­пуляр­но­стью от стар­ших. По­быв­ши у ме­ня дня два, отец от­пра­вил­ся об­рат­но, ска­зав, что ско­ро и ты сам при­е­дешь на свят­ки, и я уже так не ску­чал, как в пер­вый раз. Зна­чит, стал уже по­ум­нее и рас­су­ди­тель­нее.

Сто­ял уже на дво­ре де­кабрь, а сне­гу все не бы­ло. Вот при­бли­зил­ся мой день Ан­ге­ла, то есть 6 де­каб­ря, я со сво­и­ми то­ва­ри­ща­ми сверст­ни­ка­ми и тез­ка­ми от­про­сил­ся у ин­спек­то­ра про­то­и­е­рея Иоан­на Мар­ты­но­ви­ча Виш­не­вец­ко­го ко все­нощ­ной в Ар­хи­ерей­ский мо­на­стырь, где слу­жил сам вла­ды­ка ар­хи­епи­скоп Фе­о­гност. Как бы­ло для ме­ня ин­те­рес­но ви­деть в пер­вый раз вла­ды­ку, его служ­бу и хо­ро­шее пе­ние; так и ка­за­лось, что я стою не на сем зем­ном про­стран­стве, а как буд­то там где-то, в ином ми­ре. За­быв обо всем зем­ном, углу­бил­ся в мо­лит­ву и так усерд­но мо­лил­ся, что ди­во бы­ло са­мо­му, как ру­ка са­ма про­из­воль­но под­ни­ма­лась для изо­бра­же­ния на се­бе кре­ста. От­сто­яв­ши все­нощ­ную, от­пра­ви­лись в кор­пус. На­ут­ро обед­ню уже сто­ял в сво­ем учи­лищ­ном хра­ме, где вы­ну­ли просфо­ру за мое здра­вие и ро­ди­те­лей. Со спо­кой­ным серд­цем и ду­шой от­сто­ял ли­тур­гию, по­сле ко­ей, по­пив­ши чаю и за­ку­сив­ши, от­пра­вил­ся в го­род по­гу­лять и по­смот­реть раз­но­го ро­да ди­ко­ви­ны.

Под­хо­дя к Зо­ло­тым во­ро­там, уви­дел в ма­га­зине вся­ко­го ро­да иг­руш­ки и стал по­жи­рать гла­за­ми, ду­мая се­бе, вот бы мне при­об­ре­сти это, и это, и это, — что бы бы­ло ра­до­сти у мо­ей сест­рен­ки, ко­то­рая бы­ла по­стар­ше ме­ня го­да­ми, — но, увы, де­нег нет, зна­чит, и де­ла нет, при­хо­дит­ся до­воль­ство­вать­ся тем, что гла­за­ми ви­жу. По­гу­ляв­ши в го­ро­де, от­пра­вил­ся до­мой на за­ня­тия. Смот­рю, все уче­ни­ки бы­ли за­ня­ты ри­со­ва­ни­ем от­пус­ков. Ри­со­ва­ли кто как мог. Иной на каж­дую бук­ву брал лист, иной пол-ли­ста, иной чет­верть и пи­са­ли по-вся­че­ски «от­пуск» и при­леп­ля­ли на сте­нах. Од­ним сло­вом, все бы­ли за­ня­ты од­ной мыс­лью о до­ме и род­ных, что ско­ро-ско­ро по­едем на свят­ки в свои род­ные края, где не бы­ли че­ты­ре ме­ся­ца.

Вот при­шел и ка­нун от­пус­ка; мы все по­чти всю ночь не спа­ли, раз­го­ва­ри­ва­ли в спаль­нях о том о сем, а кто сам за­сы­пал или спал, то­му под нос кла­ли та­ба­ку ню­ха­тель­но­го, и тот, ко­неч­но, неволь­но на­чи­нал чи­хать, и уже сон от него ухо­дил. И так до са­мо­го утра не спав­ши, по­пив­ши чаю, от­прав­ля­лись на уро­ки в клас­сы, где, ко­неч­но, уче­нья не бы­ва­ло, а толь­ко до­жи­да­лись над­зи­ра­те­ля, ко­то­рый дол­жен прий­ти и раз­дать всем уче­ни­кам от­пуск­ные би­ле­ты, в ко­то­рых бы­ли вы­став­ле­ны бал­лы успе­хов и по­ве­де­ния. На­ко­нец, рас­тво­ри­лись две­ри на­ше­го клас­са, и вхо­дит с пач­кой ли­стов над­зи­ра­тель, по ал­фа­ви­ту вы­зы­ва­ет к сто­лу и на­чи­на­ет чи­тать лек­цию, как дол­жен ве­сти се­бя уче­ник в ро­ди­тель­ском до­ме во вре­мя ка­ни­кул; по про­чте­нии лек­ции вру­ча­ет би­лет, ему по­клон — и из клас­са без огляд­ки вон.

Че­го, че­го не уви­дишь в это вре­мя: кто пла­чет, кто ска­чет, кто по­ет, кто де­рет­ся, кто бо­рет­ся, кто со­би­ра­ет­ся, а кто уже сел в брич­ку и ка­тит на ло­шад­ке с ве­се­лым на­стро­е­ни­ем, что едет до­мой, знать ни­че­го не хо­чет — да­вай до­ро­гу.

Мне, как даль­не­му, нуж­но бы­ло до­жи­дать­ся до двух ча­сов но­чи по­ез­да, и я ша­тал­ся по го­ро­ду, а в 10 ча­сов от­пра­вил­ся на вок­зал.

На вок­за­ле бы­ло пол­ным-пол­но, и всё боль­ше уча­щи­е­ся, то се­ми­на­ри­сты, то гим­на­зи­сты, то ре­а­ли­сты и дру­гих учеб­ных за­ве­де­ний. Вот от­кры­лась кас­са, тут-то ра­до­сти бы­ло, что вот-вот при­бе­жит же­лез­ный конь и за­бе­рет нас всех и умчит ту­да, ку­да нуж­но. По вы­прав­ке би­ле­та дол­го ждать не при­шлось. Ка­тит наш на всех па­рах, и зво­нок, и сви­сток, и конь как вко­пан­ный сто­ит: по­жа­луй­те са­дить­ся. И все бро­си­лись на пло­щад­ки ва­го­нов за­нять ме­ста, и ко­гда усе­лись, ста­ла нас брать дре­ма: что же дол­го ду­мать, взял да и за­снул, где нуж­но сле­зать, на то есть кон­дук­тор, ко­то­рый пе­ред каж­дой оста­нов­кой кри­чит, кто едет до та­кой-то стан­ции, при­па­сай­тесь сле­зать. Ехать мне нуж­но 4 ча­са, и я вполне мо­гу сос­нуть, и сплю спо­кой­но; не до­ез­жая од­ной стан­ции, про­сы­па­юсь, на­чи­наю за­би­рать свои по­жит­ки и вы­хо­жу на пло­щад­ку ва­го­на и смот­рю свои зна­ко­мые ме­ста. Сколь­ко ра­до­сти бы­ло — нет кон­ца. Вот па­ро­воз дал сви­сток за вер­сту до стан­ции, оста­ет­ся по­след­няя ми­ну­та, и уви­жусь с от­цом-ста­рич­ком, ко­то­рый уже вы­шел на плат­фор­му для встре­чи. И вот по­ка­за­лись ог­ни на стан­ции, по­езд уба­вил ход, и по­яви­лась плат­фор­ма, на ко­то­рой, смот­рю, сто­ит се­день­кий ста­ри­чок в ту­лу­пе с пе­ре­вя­зан­ны­ми уша­ми и под­по­я­сан ку­ша­ком. Сви­сток, и по­езд стал.

Спрыг­нув­ши с пло­щад­ки, бе­гу к от­цу; тот, уви­дав­ши, на­чал це­ло­вать, взял мою сум­ку и пря­мо на вок­зал, где да­ет мне ва­ле­ные са­по­ги и на­де­ва­ет ту­луп. Одев­шись, вы­хо­дим с вок­за­ла, под­хо­дим к ло­ша­ди, отец уса­дил ме­ня как ба­ри­на, сам на об­луч­ке, и по­ка­ти­ли. К несча­стью на­ше­му, в этот год сне­гу не бы­ло до са­мо­го Рож­де­ства, и при­шлось ехать на ко­ле­сах, но ко­гда по­еха­ли, под­ня­лась та­кая бу­ря со сне­гом, что зги не ви­дать. Я, за­ку­тав­шись в ту­луп, при­жав­шись в уго­лок, за­быв обо всем, за­дал та­ко­го хра­по­виц­ко­го, что и не ви­дал, как подъ­е­ха­ли к до­му. Отец оста­но­вил ло­шадь, я проснул­ся и ви­жу — вы­шли встре­чать мать и сест­ры. Я вы­ско­чил из те­ле­ги и со сме­хом от ра­до­сти вбе­гаю в дом, где мне по­ка­за­лось как буд­то все но­во; и точ­но, все ста­ло низ­ко, оче­вид­но, я за че­ты­ре ме­ся­ца под­нял­ся ро­стом. Тут на­ча­лись рас­спро­сы: как учишь­ся, как жи­вешь, хо­ро­шо ли в кор­пу­се и то­му по­доб­ные. На­ко­нец-то я до­ма, ду­маю сам се­бе, ку­да хо­чу, иду, что хо­чу, то де­лаю, ни­кто мне не указ. Од­ним сло­вом, на пол­ной сво­бо­де, зна­чит, по­гу­ля­ем и по­ка­та­ем­ся с гор на са­лаз­ках с быв­ши­ми то­ва­ри­ща­ми, сло­вом, за­бла­го­ду­ше­ство­вал.

Вре­мя ле­те­ло неза­мет­но. На Рож­де­ство хо­дил с от­цом по при­хо­ду сла­вить, ез­дил по де­рев­ням. При­шел и Но­вый год, на ко­то­рый с сест­рен­ка­ми ря­ди­лись, пе­ли пес­ни и вся­ко­го ро­да раз­вле­че­ни­я­ми за­ни­ма­лись во­всю, как го­во­рит­ся. Вот при­шло и Кре­ще­ние, так ско­ро — и не ви­дал, как вре­мя про­ле­те­ло. Смот­рю, мать пе­чет сдоб­ные ле­пеш­ки, ду­маю сам про се­бя, хоть бы и не на­до их, толь­ко бы не ехать на­зад учить­ся, а быть бы в кру­гу сво­их род­ных. Но, знать, ни­как не ми­но­вать это­го, на­до ехать. И вот на дру­гой день Кре­ще­ния, ве­че­ром ча­сов в во­семь про­ща­юсь со все­ми до­маш­ни­ми, са­жусь в са­ни со сле­за­ми на гла­зах — и по­еха­ли.

Так вре­мя все шло и шло, тут от­пу­сти­ли на мас­ле­ни­цу и первую неде­лю Ве­ли­ко­го по­ста и так­же об­рат­но, а там на Пас­ху, и на­ко­нец, уже неда­ле­ко до ва­ка­ции — на са­мое про­дол­жи­тель­ное вре­мя; но толь­ко не для всех уте­ши­те­лен этот от­пуск, так как этим от­пус­ком мо­жет поль­зо­вать­ся тот, кто вы­дер­жал эк­за­мен и пе­ре­ве­ден в сле­ду­ю­щий класс, а кто не успел, то­му при­хо­дит­ся все ле­то го­то­вить­ся до­ма и на серд­це все непо­кой­но.

Кон­чи­лись уро­ки в тот год, пом­ню, 31 мая, на под­го­тов­ку к эк­за­ме­нам да­но на­ше­му клас­су пять дней, и зна­чит, 6 июня от­пу­стят со­всем. Вре­мя сто­я­ло очень хо­ро­шее, теп­лое и яс­ное, по окон­ча­нии уро­ков доз­во­ли­ли нам за­ни­мать­ся в са­ду, ко­то­рый был при учи­ли­ще, и на­до ска­зать, что сад был очень хо­ро­ший, ли­по­вые де­ре­вья, вя­зо­вые, клен и раз­ные дру­гие де­ре­вья. Вез­де троп­ки бы­ли осы­па­ны жел­тым пес­ком, по­стро­е­ны раз­ные бе­сед­ки. Эк­за­ме­ны со­шли бла­го­по­луч­но. Гу­ляй ва­ка­цию во­всю, ни о чем не ду­май.

По­лу­чив­ши би­лет от­пуск­ной, с ра­до­сти по­шел в го­род и там при­слан­ные день­ги на до­ро­гу все ис­тра­тил, оста­лось толь­ко 15 ко­пе­ек, ехать на них да­ле­ко не уедешь. Ну что ж, ту­жить не бу­ду, дни не куп­ле­ны, не в два, не в три дой­ду пеш­ком до до­му. Так и сде­лал. При­шед­ши на вок­зал, вы­пра­вил би­лет до Бо­го­лю­бо­ва, от­дал 14 ко­пе­ек. Ко­пей­ка оста­лась на раз­вод, что хо­чешь на нее, то и по­ку­пай! До­е­хав­ши до Бо­го­лю­бо­ва, слез на стан­ции, смот­рю, на­ча­ло све­тать, что мне си­деть по­пусту; я, взяв­ши ко­том­ку, пу­стил­ся в путь-до­рож­ку по же­лез­ной до­ро­ге; прой­дя верст семь, на­го­няю по­пут­чи­ка — маль­чи­ка рав­но­го мне го­да­ми, ко­то­рый то­же шел из Вла­ди­ми­ра на ро­ди­ну до стан­ции Нов­ки. Об­ра­до­вал­ся я то­ва­ри­щу, и по­шли вдво­ем, да так ве­се­ло, что не за­ме­ти­ли, как до­шли до Но­вок, это бы­ло рас­сто­я­ние верст 35, и вот тут-то для ме­ня на­сту­пи­ла тя­же­лая ми­ну­та рас­ста­ва­ния с по­пут­чи­ком, ко­то­рый в Нов­ках отыс­кал сво­е­го дя­дю и от­пра­вил­ся по дру­го­му на­прав­ле­нию в свою де­рев­ню. Де­лать нече­го, авось еще най­дет­ся по­пут­чик. Но, к со­жа­ле­нию, не ока­за­лось мне по­пут­чи­ка.

Я, не знав­ши на­прав­ле­ния пу­ти, по ошиб­ке по­пал на Шуй­скую Ива­нов­скую до­ро­гу и про­шел уже верст 8, ста­ло сол­ныш­ко уже са­дить­ся, на­до бы­ло по­ду­мать о ноч­ле­ге. Ви­жу в са­же­нях 20 от до­ро­ги сто­ит де­рев­ня, я, недол­го ду­мав­ши, свер­нул в нее и вы­про­сил­ся но­че­вать, спро­сил, да­ле­ко ли до го­ро­да Ков­ро­ва, мне ска­за­ли, что верст 10. Как же это так, по­че­му не на этой до­ро­ге он сто­ит; то­гда мне объ­яс­ни­ли, что я не по то­му пу­ти по­шел из Но­вок. Ме­ня успо­ко­и­ли, что зав­тра утром мно­го пой­дет на­ро­да в го­род и я прой­ду с ни­ми по­кой­но. Ко­гда при­гна­ли та­бун, то ме­ня на­кор­ми­ли, на­по­и­ли очень хо­ро­шо и уло­жи­ли спать. Я, как уже устав­ший, недол­го ду­мая, лег, зев­нул да тот­час и за­снул. Встав­ши ра­ным-ра­но до вос­хо­да сол­ныш­ка, спро­сил до­ро­гу в го­род Ков­ров, по­бла­го­да­рил за ноч­лег, за хлеб и соль и по­шел в путь-до­рож­ку. Шел не то­ро­пясь, утро бы­ло хо­ро­шее, пой­ду, пой­ду да ся­ду, вре­мя идет, стал на­го­нять ме­ня на­род, и я очень был рад и до­во­лен, что иду не один. Вот сел по­си­деть на троп­ке, и под­хо­дит ко мне жен­щи­на, она спро­си­ла ме­ня: «Ку­да идешь, мо­ло­дой стран­ни­чек?» При­се­ла ко мне, все рас­спро­си­ла: «Есть ли у те­бя че­го по­есть и есть ли на до­ро­гу ко­пей­ки?» Я от­крыл­ся ей по чи­стой со­ве­сти, что ни то­го ни дру­го­го не имею, кро­ме как од­ной толь­ко ко­пей­ки. Она по­со­бо­лез­но­ва­ла мне, раз­вер­ну­ла узел, да­ла мне хлеб­ца, пи­рож­ка и еще че­го-то, да го­во­рит: «Вот при­дем в го­род, я там те­бе дам сколь­ко-ни­будь ко­пе­ек на до­рож­ку». Я по­бла­го­да­рил ее и по­шел с ней. При­шед­ши в Ков­ров, она мне дей­стви­тель­но да­ла 10 ко­пе­ек и еще ку­пи­ла две бул­ки и на­пра­ви­ла ме­ня на путь, по ко­то­ро­му я дол­жен был ид­ти даль­ше.

Вы­шед­ши из Ков­ро­ва, я по­шел да­лее ве­се­лой по­сту­пью, зная, что у ме­ня в сум­ке есть че­го по­есть да и день­жон­ки, хоть немно­го, а для ме­ня до­ро­ги бы­ли эти гро­ши. И так весь день шел и до­шел этим днем до сво­ей род­ной стан­ции, но уже за­хва­тил ночь, так что мне при­шлось но­че­вать на стан­ции, а утром до обед­ни прий­ти до­мой. Так и вы­шло: как рас­пла­ни­ро­вал, так и сде­лал, — как раз уда­ри­ли род­ные ко­ло­ко­ла, и я явил­ся под кров род­ной се­мьи. Что бы­ло у ме­ня ра­до­сти, ко­гда я уви­дал всех в пол­ном бла­го­по­лу­чии, не мо­гу да­же и опи­сать. Од­ним сло­вом — до­ма, на пол­ной сво­бо­де, в кру­гу сво­их род­ных.

Дня два не вы­хо­дил из до­му ни­ку­да, дал вполне от­дох­нуть по­сле стран­ство­ва­ния но­гам, по­том стал хо­дить с ма­те­рью на стой­ло до­ить ко­ров: она с дой­ни­цей в та­бун, а я на овраг, так на­зы­вал­ся пруд, в ко­то­ром мы, по­ку­до­ва мать до­и­ла ко­ров, ку­па­лись. Ве­се­ло бы­ло, как вспом­нишь! Так вре­мя шло, ни о чем не по­мыш­ля­лось. При­шло вре­мя и ра­бо­ты: сна­ча­ла ко­си­ли луж­ки с от­цом, су­ши­ли тра­ву, уби­ра­ли в сен­ни­цу, а там и рожь по­спе­ла. Хо­ди­ли в празд­нич­ный день в по­ле с от­цом и ма­те­рью смот­реть на рожь, год­на ли жать. Ну что за раз­до­лье, что за при­во­лье, — по­дой­дем к реч­ке, ис­ку­па­юсь, и к ве­че­ру воз­вра­ща­ем­ся до­мой, где уже сест­ры при­го­то­ви­ли чай. Бе­жишь в сад, нарвешь ви­шен, ма­ли­ны, смо­ро­ди­ны и кры­жов­ни­ку, ко­то­рых у нас бы­ло вдо­воль, и по­сле гу­ля­нья как при­ят­но по­си­деть за сто­лом, по­пить чай­ку и за­ку­сить. Да, дей­стви­тель­но, бы­ло зо­ло­тое вре­мя, ко­то­рое уже не вер­нет­ся бо­лее, так что, дет­ки, до­ро­жи­те этим вре­ме­нем, ко­гда еще нет у вас за ро­ди­те­ля­ми ни­ка­кой за­бо­ты и пе­ча­ли.

При­шло вре­мя жать рожь. Отец и мать с сер­пом, и я с ни­ми, хо­тя не с охо­той, но, не по­ка­зы­вая ви­ду, иду, и жнем с утра до ве­че­ра. Рад-ра­де­ше­нек, ко­гда на­станет ве­чер, неволь­но ста­ра­ешь­ся то­ро­пить­ся на­жать сноп-дру­гой, зная, что вот-вот ско­ро до­мой. Вре­мя идет, кон­чи­ли жни­тво, тут ста­ли во­зить сно­пы; сво­зив­ши их, да­вай хлы­стать-мо­ло­тить, уби­рать со­ло­му и так да­лее, а тут и сев. Неза­мет­но бы­ло, как вре­мя про­ле­те­ло, вот уж и празд­ник Успе­ния Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы, ско­ро-ско­ро и об­рат­но ехать учить­ся. Ох, как не хо­те­лось, но ведь на­до же ехать, бу­дет, и по­гу­лял, и по­ра­бо­тал, и по­ра уже взять­ся за де­ло. И так сми­ришь­ся со всем этим и ни­что­же сум­ня­ся от­прав­ля­ешь­ся.

22 ав­гу­ста нуж­но бы­ло уже со­би­рать­ся в путь-до­рож­ку. Мать, ко­неч­но, за­бо­ти­лась о браш­ном, а отец со­би­рал те­ле­гу и все, что ка­са­ет­ся его от­цов­ско­го по­пе­че­ния. К ве­че­ру уже все бы­ло го­то­во; по­мо­лив­шись Бо­гу, про­стив­шись со все­ми род­ны­ми и зна­ко­мы­ми, се­ли на те­ле­гу и по­еха­ли на вок­зал. В по­след­ний раз взгля­нул я на свое ми­лое род­ное се­ло, вспом­нил все свои ме­ста, и неволь­но ста­ло груст­но: Бог весть, уви­жу ли опять. При­е­хав­ши в учи­ли­ще, от­сто­я­ли мо­ле­бен пе­ред уче­ни­ем, на дру­гой день се­ли за пар­ты и на­ча­ли уже за­ни­мать­ся уро­ка­ми.

Так день ото дня ста­ло все до­маш­нее за­бы­вать­ся, и во­шло все в обыч­ную ко­лею — де­ло пошло, как го­во­рит­ся, по мас­лу. Как про­шел этот год, упо­ми­нать и пи­сать не бу­ду, осо­бен­но­го ни­че­го не про­изо­шло, а вот ко­гда кон­чи­лись эк­за­ме­ны, то опи­шу пу­те­ше­ствие на ва­ка­цию. По окон­ча­нии эк­за­ме­нов и пе­ре­шед­ши в дру­гой класс, я со сво­им то­ва­ри­щем Ни­ко­ла­ем Ге­ор­ги­ев­ским уго­во­ри­лись ид­ти до­мой пеш­ком, ему нуж­но бы­ло до Ков­ро­ва; его мать жи­ла в боль­ни­це сест­рой ми­ло­сер­дия, так как она бы­ла вдо­ва, а ме­сто по­сле му­жа бы­ло предо­став­ле­но зятю, и она, не же­лая пи­тать­ся при сво­ей еще си­ле зя­те­вым кус­ком, по­сту­пи­ла в боль­ни­цу; и вот все на­ше на­ме­ре­ние бы­ло до­брать­ся до Ков­ро­ва и тут на сво­бо­де от­дох­нуть.

При­шед­ши в го­род Ков­ров, нам нуж­но бы­ло прой­ти весь го­род; гря­зи бы­ло ве­лие в го­ро­де, но это всё ни­по­чем. При­шли в боль­ни­цу ча­сов в 8 ве­че­ра, нас там не ожи­да­ли, и как нас встре­ти­ла ра­душ­но ста­руш­ка-мать Ге­ор­ги­ев­ско­го, сколь­ко у нее бы­ло ра­до­сти, сколь­ко бы­ло за­бо­ты о нас; в этот день в боль­ни­це то­пи­ли ба­ню, и она нас по­сла­ла мыть­ся, да­ла нам чи­стое бе­лье, и мы так пре­крас­но обо­гре­лись и по­мы­лись, что ни­ко­гда так не мы­ва­лись, как в этот раз. Встав­ши утром, смот­рю день крас­ный, вед­рен­ный, го­во­рю то­ва­ри­щу, что ухо­жу, он ме­ня уго­ва­ри­вать: «По­го­ди, по­гу­ля­ем день­ка два здесь». Но я ни на ка­кие прось­бы не со­гла­сил­ся и, по­пив­ши и за­ку­сив­ши как сле­ду­ет, по­шел во­сво­я­си. Весь день шел до сво­ей стан­ции и при­шел уже на ночь на свою стан­цию, где но­че­вал, и утром уже по­шел до­мой. Хо­тел прой­ти по­пря­мее, да и за­плу­тал­ся, при­шел не знаю сам ку­да. Ка­кое-то бо­ло­то боль­шое. За бо­ло­том де­рев­ня: ду­маю, это ведь де­рев­ня Во­ро­ни­но, как я по­пал в нее не с той сто­ро­ны? Ведь толь­ко пе­рей­ти это бо­ло­то, а тут в гор­ку под­нять­ся, и ря­дом се­ло род­ное. Недол­го ду­мав­ши, ре­шил­ся ид­ти бо­ло­том, иду, иду, все глуб­же да глуб­же то­ну и вяз­ну, ду­маю, как бы не увяз­нуть со­всем, по­ду­мал ид­ти на­зад, но уже и мой след про­пал, страш­ная топь — и ни­ко­го нет. Что де­лать, ведь на­до же вы­хо­дить. Гос­по­ди, вы­ве­ди ме­ня на путь ис­тин­ный, ска­жи мне, Гос­по­ди, путь мой, им­же аз пой­ду. И что же, от­ку­да ни возь­мись — птич­ка, на­зы­ва­е­мая пи­гол­кой, вьет­ся око­ло ме­ня и пи­щит, я ду­маю, что же это та­кое зна­чит, да­вай, ду­маю, пой­ду за ней, ку­да она по­ле­тит. Она от ме­ня, я за ней, и что же ви­жу — троп­ка хо­ро­шая, тор­ная, я ею и по­шел, и пи­гол­ка моя про­па­ла. Я этой тро­пин­кой вы­шел на на­сто­я­щую трак­то­вую до­ро­гу и до­шел бла­го­по­луч­но до до­му, где, ко­неч­но, бы­ло ра­до­сти несть кон­ца. Од­ним сло­вом, ле­то про­вел бле­стя­ще, хо­тя и мно­го по­ра­бо­тал в по­ле со сво­и­ми от­цом и ма­те­рью. И так про­шло ле­то, опять на­до ехать учить­ся.

Так шло вре­мя, дни за дня­ми, ме­сяц за ме­ся­цем и год за го­дом. Стал уже со вре­ме­нем и я взрос­лый и раз­бор­чи­вый. Стал про­сить ро­ди­те­лей хо­ро­шей обу­ви и одеж­ки, но как ро­ди­тель мой был за шта­том, то средств ни­ка­ких не име­лось. Ви­дя по­ло­же­ние от­ца, го­во­рю ему: «Да­вай, отец, по­да­дим про­ше­ние о пол­ном ка­зен­ном со­дер­жа­нии». Отец, недол­го ду­мая, на­пи­сал про­ше­ние к ар­хи­ерею, и я по­сле ва­ка­ции лич­но по­дал. Ар­хи­ерей же да­ет за­прос на мое про­ше­ние в учи­лищ­ное прав­ле­ние сле­ду­ю­ще­го со­дер­жа­ния: «На ка­ком ос­но­ва­нии Вос­тор­гов про­сит ка­зен­но­го со­дер­жа­ния, так как он при­нят на пол­ное со­дер­жа­ние со дня по­ступ­ле­ния в учи­ли­ще?» Зна­чит, про­ше­ни­ем я за­дел ам­би­цию смот­ри­те­ля учи­ли­ща про­то­и­е­рея Вве­ден­ско­го, он вы­звал ме­ня в прав­ле­ние и на­чал мне чи­тать но­та­цию: «На ка­ком ос­но­ва­нии ты по­дал про­ше­ние ар­хи­ерею, а не мне?» Я, ко­неч­но, со­слал­ся на ро­ди­те­ля. И вот с это­го вре­ме­ни воз­зре­ние на ме­ня ста­ло обострен­ное. Пре­по­да­ва­те­ли все бы­ли то сын смот­ри­те­ля, то зять, то сват, то пле­мян­ник. Хо­тя и вы­да­ли мне ка­зен­ное со­дер­жа­ние, но все вос­ста­ли про­тив ме­ня. Вме­сто то­го, чтобы по­ста­вить мне балл 3, ста­ли ста­вить 2 и ме­нее, так что, как ни ста­рай­ся вы­учить, все-та­ки чем-ни­будь да дой­мут, и под­ве­ли ме­ня тем к ис­клю­че­нию, не дав до­учить­ся од­но­го го­да, да­же с чет­вер­кой за по­ве­де­ние, хо­тя за всю быт­ность уче­ния не бы­ло ни од­ной чет­вер­ки — од­ни пя­тер­ки.
Ну что же де­лать, на­до сми­рить­ся. По­шел к ар­хи­ерею про­сить о вклю­че­нии ме­ня в учи­ли­ще, на что ар­хи­ерей ска­зал: «Я мо­гу на­сто­ять на при­ня­тии те­бя, но пре­ду­пре­ждаю, что те­бя все рав­но со­трут, а по­ка вре­мя не опоз­да­ло, иди в Суз­даль и дер­жи там эк­за­мен». На что я со­гла­сил­ся и, дей­стви­тель­но, вы­дер­жал эк­за­мен, но со­дер­жа­ния мне нет ни­ка­ко­го, а ро­ди­те­ли от­ка­за­лись по несо­сто­я­тель­но­сти. И так мне при­шлось уче­нье оста­вить.
Иду об­рат­но во Вла­ди­мир, по­даю про­ше­ние на трех­ме­сяч­ные кур­сы в шко­лу пе­ния, где мне от­ка­за­ли до 1 ян­ва­ря. Я, стес­ня­ясь про­жи­вать до­ма у от­ца, ре­шил­ся уй­ти в Суз­даль и там по­сту­пил в Спа­со-Ев­фи­ми­ев мо­на­стырь по­слуш­ни­ком, где и про­жил три го­да. Имел на­ме­ре­ние по­сту­пить ку­да-ни­будь на пса­лом­щи­че­ское ме­сто. И вот дя­дя мой, быв­ший пса­лом­щи­ком в се­ле Юрьев­ско­го уез­да, за­ду­мал ме­ня устро­ить по­бли­же к се­бе во пса­лом­щи­ка. Он вы­звал ме­ня, и по­еха­ли мы с ним смот­реть неве­сту, так как ме­сто бы­ло предо­став­ле­но си­ро­те. Неве­ста по­нра­ви­лась мне, сде­ла­ли усло­вие, по­мо­ли­лись Бо­гу, и де­ло толь­ко за ар­хи­ере­ем. В то же вре­мя на ме­сто пса­лом­щи­ка в этом се­ле был вре­мен­но по­став­лен окон­чив­ший курс се­ми­на­рии до воз­рас­та неве­сты. И то­гда мне при­шлось до­жи­дать­ся до тех пор, по­ка не уй­дет этот пса­лом­щик. Я, ко­неч­но, остал­ся в пер­во­быт­ном со­сто­я­нии в мо­на­сты­ре, из­ве­стив ро­ди­те­лей, что в неда­ле­ком бу­ду­щем вый­ду на ме­сто, что им по­ка­за­лось непри­ят­ным, вви­ду то­го, что да­ле­ко от них, и про­си­ли ме­ня от­ка­зать­ся, но я от­ка­зать­ся не мог вви­ду то­го, что ме­ня вла­ды­ка за­чис­лил уже кан­ди­да­том на сие ме­сто. То­гда отец мой пе­ре­вел ме­ня из Суз­даль­ско­го мо­на­сты­ря в Вяз­ни­ков­ский, ко­то­рый на­хо­дил­ся в 15 вер­стах от ро­ди­ны, из­ве­стив, меж­ду про­чим, и неве­сту мою, чтобы при­ис­ки­ва­ла дру­го­го кан­ди­да­та, а ме­ня не счи­тать.

Итак, жи­ву на но­вом ме­сте в Вяз­ни­ках, и жи­вет­ся хо­ро­шо, ни о чем не ду­мая. Вдруг в мае ме­ся­це при­зы­ва­ет ме­ня игу­мен к се­бе на объ­яс­не­ние: «На ка­ком ос­но­ва­нии те­бя вы­зы­ва­ет епи­скоп Ти­хон?» Я, ко­неч­но, сна­ча­ла усо­мнил­ся и не мог ни­че­го по по­во­ду это­го объ­яс­нить игу­ме­ну, но по­том до­га­дал­ся, что, на­вер­ное, вы­зы­ва­ет ме­ня вла­ды­ка по по­во­ду ме­ста, на ко­то­рое я был на­зна­чен кан­ди­да­том. Де­лать нече­го, на­до бы­ло ехать во Вла­ди­мир. При­е­хав­ши во Вла­ди­мир, яв­ля­юсь ко вла­ды­ке и, к удив­ле­нию мо­е­му, ви­жу в при­хо­жей на­зван­ную те­щу, ко­то­рая, уви­дев ме­ня, с пре­тен­зи­ей го­во­рит: «А я на­хо­жусь в страш­ной за­бо­те, где те­бя най­ти, так как ме­сто ока­за­лось уже сво­бод­ным, в про­тив­ном слу­чае дочь моя долж­на ли­шить­ся ме­ста». Я ей в от­вет го­во­рю, что де­ло ме­ня не ка­са­ет­ся. «Как так! Ведь ты счи­та­ешь­ся кан­ди­да­том, и по­то­му те­бя вла­ды­ка и вы­зы­ва­ет для объ­яс­не­ния». Я под­хо­жу к ке­лей­ни­ку и го­во­рю, чтобы он до­ло­жил вла­ды­ке о мо­ем при­ез­де. Ке­лей­ник тот­час до­ло­жил вла­ды­ке, и вот вы­хо­дит вла­ды­ка, я к нему к бла­го­сло­ве­нию, он, бла­го­сло­вив­ши ме­ня, го­во­рит: «Ну что, об­ман­щик, явил­ся?!» Я го­во­рю: «Я, вла­ды­ка, не же­лал и не же­лаю об­ма­ны­вать, тем бо­лее си­ро­ту, а что от­ка­зать­ся, я дей­стви­тель­но от­ка­зал­ся вви­ду то­го, что не хо­тел ид­ти про­тив во­ли ро­ди­те­лей, ко­то­рые мне бла­го­сло­ве­ния на это не да­ли, и он же сам, мой отец, пи­сал ей, то есть этой вдо­ве, от­каз, от ко­то­ро­го, ве­ро­ят­но, эта вдо­ва не от­ка­жет­ся». — «Да, прав­да, бы­ло мне из­ве­стие, но ведь у ме­ня в та­кой крат­кий срок не на­хо­дит­ся кан­ди­дат». То­гда вла­ды­ка ей ска­зал: «Ес­ли ты не най­дешь кан­ди­да­та в недель­ный срок, то я бу­ду счи­тать это ме­сто празд­ным. Иди и ищи кан­ди­да­та сто­я­ще­го». А я, по­лу­чив бла­го­сло­ве­ние от вла­ды­ки, от­пра­вил­ся во­сво­я­си.

Два го­да я про­жил в Вяз­ни­ках и по­том пе­ре­шел в Бо­го­лю­бов мо­на­стырь, в ко­то­ром жил немно­го. Быв­ший иеро­мо­на­хом Сер­гий (Ме­мор­ский) был на­зна­чен на­сто­я­те­лем Вве­ден­ской Ост­ров­ской пу­сты­ни, он взял ме­ня с со­бой, и я с ним пе­ре­ехал ту­да, где был у него ке­лей­ни­ком и сек­ре­та­рем и про­жил пол­то­ра го­да очень хо­ро­шо.
Хо­ро­шо жи­лось на этом ме­сте, но же­ла­ние ро­ди­те­лей при­стро­ить се­бя на бо­лее проч­ное ме­сто за­ста­ви­ло ме­ня за­ду­мать­ся над этим во­про­сом. Го­ды мои еще бы­ли неве­ли­ки, а имен­но два­дцать лет, во­ин­ская по­вин­ность мне не угро­жа­ла, так как я был один сын и при­том уже вы­шед­ших из го­дов ро­ди­те­лей при трех сест­рах-де­ви­цах. Бы­ло на­ме­ре­ние остать­ся в мо­на­сты­ре и со вре­ме­нем при­нять мо­на­ше­ство, но, знать, не судь­ба быть мо­на­хом, а быть се­мья­ни­ном.

На­сту­пил 1897 год, я на мас­ле­ни­цу от­про­сил­ся на­ве­стить сво­их ро­ди­те­лей и, про­быв­ши всю неде­лю, воз­вра­тил­ся об­рат­но на свое ме­сто. По при­ез­де мне пред­сто­я­ло мно­го ра­бо­ты по пись­мо­вод­ству и про­чим мо­на­стыр­ским де­лам. Бы­ло рас­по­ря­же­ние игу­ме­на ехать мне в го­род По­кров, раз­вез­ти день­ги по за­бор­ным книж­кам в ма­га­зи­ны, как-то: в чай­ный, га­лан­те­рей­ный, ма­ну­фак­тур­ный и муч­ной, в ко­то­рых мо­на­стырь за­би­рал то­ва­ры весь год, и по про­ше­ствии го­да мо­на­стырь рас­счи­ты­вал­ся и об­рат­но за­би­рал вновь. Так вот мне и при­шлось раз­во­зить день­ги по куп­цам, ко­то­рым на­до бы­ло раз­дать око­ло ше­сти ты­сяч руб­лей. Раз­дав­ши все день­ги, по­лу­чив­ши рас­пис­ки в по­лу­че­нии де­нег, по окон­ча­нии все­го позд­но ве­че­ром воз­вра­ща­юсь до­мой, вхо­жу в свою ке­лью и ви­жу незна­ко­мую по­жи­лую жен­щи­ну, ко­то­рой я по­кло­нил­ся, но не спро­сил, кто она и по ка­ко­му де­лу при­е­ха­ла, а за­нял­ся раз­бо­ром сво­их бу­маг, чтобы сдать от­чет игу­ме­ну. При­хо­жу к игу­ме­ну, сдаю ему все долж­ное, и по сда­че игу­мен мне го­во­рит: «Те­бя, Ни­ко­лай, при­е­ха­ли сва­тать на ме­сто во пса­лом­щи­ки в по­гост Го­ри­цы Му­ром­ско­го уез­да; ес­ли же­ла­ешь, то немед­ля по­ез­жай во Вла­ди­мир».

Я, ко­неч­но, был оза­да­чен этим, и не хо­те­лось мне ухо­дить, но игу­мен уго­во­рил ме­ня ид­ти: «Ес­ли толь­ко по­нра­вит­ся те­бе ме­сто и неве­ста, то не упус­кай это­го ме­ста, да и успо­кой сво­их ро­ди­те­лей, ко­то­рым же­ла­тель­но, чтобы ты жил осед­ло».

Недол­го ду­мая, ре­шил и, по­мо­лясь с игу­ме­ном Гос­по­ду Бо­гу, по­лу­чив бла­го­сло­ве­ние, по­ехал с этой жен­щи­ной, то есть на­зван­ной те­щей, она и бы­ла та са­мая мать неве­сты, ко­то­рой бы­ло предо­став­ле­но пра­во на при­ис­ка­ние до­че­ри сво­ей же­ни­ха на ме­сто умер­ше­го му­жа. До при­хо­да по­ез­да оста­ва­лось пол­то­ра ча­са, а ехать до стан­ции на­до семь верст, вре­ме­ни ма­ло. Игу­мен рас­по­ря­дил­ся дать мне под­во­ду с са­мой хо­ро­шей ло­ша­дью. И дей­стви­тель­но, мы по­спе­ли на вы­прав­ку би­ле­тов и, та­ким об­ра­зом, при­е­ха­ли во Вла­ди­мир.
Во Вла­ди­ми­ре нас до­жи­дал­ся один свя­щен­ник-ста­ри­чок, отец Петр Кед­ров, ко­то­рый то­же хло­по­тал пе­ред вла­ды­кой об от­сроч­ке для при­ис­ка­ния же­ни­ха. И вот я тут узнал до­под­лин­но о ме­сте и неве­сте, ко­то­рую еще не ви­дел. Ко­гда мы при­е­ха­ли, то он от­пра­вил­ся до­мой, а мы оста­лись до утра в но­ме­рах. По­ут­ру, встав­ши, на­до бы­ло ид­ти к вла­ды­ке, ко­то­рый ве­лел по­дать про­ше­ние. Я тот­час на­пи­сал про­ше­ние и по­дал ему. Он, про­эк­за­ме­но­вав­ши ме­ня, смот­рю, пи­шет ре­зо­лю­цию: «Опре­де­ля­ет­ся». Я усо­мнил­ся, как же это мог­ло быть, что я опре­де­лен, а ведь неве­сты не ви­дал, а вдруг не по­нра­вит­ся, как же так бу­дет про­тив мо­е­го же­ла­ния?

Но на­ши епи­ско­пы, ода­рен­ные бла­го­да­тью свы­ше… и как ска­зать, узнал вла­ды­ка мою мысль и за­дал мне во­прос: «Хо­ро­шая неве­ста-то?» Я встал на ко­ле­ни и го­во­рю, что я еще не ви­дел ее. А вла­ды­ка и го­во­рит: «Я уже те­бя опре­де­лил, и ты иди не со­мне­вай­ся, неве­ста хо­ро­шая».

По­лу­чив бла­го­сло­ве­ние, бе­ру ре­зо­лю­цию и от­прав­ля­юсь в кон­си­сто­рию за по­лу­че­ни­ем ука­за. Да, рис­ко­ван­но я то­гда по­сту­пил, но, ста­ло быть, судь­ба быть то­му. Сколь­ко бы­ло невест и пло­хих и хо­ро­ших пе­ре­смот­ре­но, а эту, не ви­дав­ши, ре­шил­ся взять…

При­е­хав­ши в го­род Му­ром ра­но утром, это бы­ло 5 мар­та 1897 го­да, с вок­за­ла по­шли мы к те­щи­но­му зятю Ни­ко­лаю Пла­то­но­ви­чу Ле­бе­де­ву, ко­то­рый был пса­лом­щи­ком Кос­мо-Де­мья­нов­ской церк­ви. На­зван­ная те­ща на­шла под­во­ду до по­го­ста Го­ри­цы, ко­то­рый на­хо­дил­ся от Му­ро­ма в 30 вер­стах. Вы­еха­ли из Му­ро­ма око­ло 3 ча­сов по­по­лу­дни; день был очень ти­хий, мо­роз­ный и яс­ный, до­ро­га хо­ро­шая, — од­ним сло­вом, по­вез­ло, как и долж­но быть. Подъ­ез­жа­ем к ме­сту це­ли, ста­ло тем­неть, и по ме­ре тем­пе­ра­ту­ры ста­ла ме­ня про­ши­бать дрожь. Спра­ши­ваю те­щу: «Да­ле­ко ли до ме­ста?» Та в от­вет: «Вот подъ­ез­жа­ем к по­след­ней де­ревне на­ше­го при­хо­да Со­ни­ну, а от нее од­на вер­ста до по­го­ста». Въез­жа­ем в Со­ни­но, смот­рю, де­рев­ня боль­шая, но из все­го ста­ло за­мет­но, что тут жи­те­ли жи­вут по ста­рине, чер­но и гряз­но. И на­чи­наю за­да­вать­ся во­про­сом, как мне бу­дет при­вы­кать к та­кой тем­ной жиз­ни кре­стьян, так как я на­хо­дил­ся все вре­мя сре­ди бо­лее чи­стых и ин­тел­ли­гент­ных лю­дей! Что бу­дет, то то­му и быть. Смот­рю, на­пра­во мель­ка­ют стол­бы и де­ре­вья, это бы­ло клад­би­ще. Ну, ду­маю, зна­чит, ско­ро до­бе­рем­ся. И толь­ко кон­чи­лось клад­би­ще, ря­дом с ним сто­ит дом об трех ок­нах на­ли­цо, и сбо­ку на клад­би­ще од­но — ло­шадь к нему, и дей­стви­тель­но — это был тот дом, в ко­то­ром судь­бой и Про­мыс­лом Бо­жи­им мне на­зна­че­но жить. В до­ме был огонь, на стук в сен­ную дверь вы­шел мо­ло­дой че­ло­век, это был брат неве­сты Фе­дор, то­ва­рищ мой по дет­ству, с ко­то­рым жи­ли вме­сте во Вве­ден­ском Ост­ров­ском мо­на­сты­ре; я очень был рад ему, что свой друг, ста­ло по­ве­се­лее и по­сме­лее.
По­мо­лив­шись Бо­гу, по­здо­ро­вал­ся, рас­кла­нял­ся со все­ми, кро­ме неве­сты, сел за стол, на­ча­лись раз­го­во­ры, во вре­мя ко­то­рых был при­го­тов­лен чай и вся, и вся бла­гая. Со вся бла­гая вы­шла и са­ма неве­ста, с ко­то­рой при­шлось по­зна­ко­мить­ся и ко­то­рая дей­стви­тель­но бы­ла очень кра­си­вой ба­рыш­ней и сте­пен­ной и мне сра­зу по­нра­ви­лась. Что ж! На­до мо­лить­ся Бо­гу и на­чать слу­же­ние.

Был по­зван свя­щен­ник отец Ан­дрей ста­ри­чок, диа­кон и его же­на, все вме­сте по­мо­ли­лись Бо­гу, и на­ча­лось пир­ше­ство. На дру­гой день я, уго­во­рив­шись обо всем, от­пра­вил­ся об­рат­но с этим же из­воз­чи­ком в Му­ром, а из Му­ро­ма во Вла­ди­мир за ука­зом и на ме­сто сво­е­го быв­ше­го пре­бы­ва­ния в Вве­ден­скую пу­стынь для сда­чи сво­ей обя­зан­но­сти и про­стить­ся с бра­ти­ею и пре­ста­ре­лым игу­ме­ном Сер­ги­ем, ко­то­ро­го мне очень жал­ко бы­ло по­ки­дать, да и ему бы­ло очень жаль ме­ня, так как я у него был вер­ным, трез­вым и ис­прав­ным че­ло­ве­ком, — на неко­то­рых из бра­тии невоз­мож­но бы­ло по­ло­жить­ся и на­де­ять­ся на ис­прав­ность дел, ка­кие я вел: сек­ре­тар­ское, эко­но­ми­че­ское-рас­ход­ни­че­ское и рас­по­ря­ди­тель­ное.

Итак, рас­про­стив­шись со все­ми, от­пра­вил­ся, на­все­гда оста­вив оби­тель, в пре­де­лы ро­ди­те­лей сво­их, ко­то­рые ни­че­го еще не зна­ли обо мне. В по­след­ний раз взгля­нул на ме­сто сво­е­го пре­бы­ва­ния и на ве­ли­че­ствен­ный кра­си­вый со­бор, на кра­су озе­ра и его окруж­ность, неволь­но сле­зы по­тек­ли из глаз. По ме­ре ско­рой ез­ды ис­чез­ло все из глаз и ста­ло груст­но-груст­но, — и как-то бу­дет при­вык­нуть к но­вой се­мей­ной жиз­ни, бу­дет она счаст­ли­ва или несчаст­ли­ва. Все это ме­ша­лось в го­ло­ве, и по­лу­чал­ся в го­ло­ве ка­кой-то ха­ос. Ну, ду­маю: «Без Бо­га ни до по­ро­га, не я пер­вый, не я и по­след­ний, всё в ру­ках Бо­жи­их!»
При­е­хав­ши в дом сво­их ро­ди­те­лей, я со­об­щил им о на­зна­че­нии ме­ня на штат­ное ме­сто со взя­ти­ем си­ро­ты-де­ви­цы, с ко­то­рой брак дол­жен быть по­сле Пас­хи в неде­лю ми­ро­но­сиц, чем ро­ди­те­ли бы­ли удив­ле­ны и, с дру­гой сто­ро­ны, очень ра­ды, что я при­стро­ил­ся к осед­ло­му ме­сту. Де­ло это бы­ло на тре­тьей неде­ле Ве­ли­ко­го по­ста; к неде­ле Кре­сто­по­клон­ной я дол­жен был уже от­пра­вить­ся на ме­сто слу­же­ния, а по­то­му на сле­ду­ю­щий день по­шел вме­сте с ро­ди­те­ля­ми в свой храм к ли­тур­гии Пре­ждео­свя­щен­ных Да­ров и, по­мо­лясь в по­след­ний раз, от­слу­жа на­пут­ствен­ный мо­ле­бен пред ико­ною Бо­го­ро­ди­цы «Неча­ян­ной Ра­до­сти», от­пра­вил­ся на ме­сто слу­же­ния. При­е­хав­ши, по­се­лил­ся в до­ме неве­сты, хо­тя и неудоб­но бы­ло, но не бы­ло квар­ти­ры, так как по­гост Го­ри­цы на­хо­дил­ся от­дель­но от се­ле­ний, здесь жи­ло од­но ду­хо­вен­ство: свя­щен­ник, диа­кон, пса­лом­щик; бы­ла цер­ков­ная сто­рож­ка и бо­лее до­мов ни­ка­ких — вви­ду это­го и при­шлось стать в дом неве­сты. Очень, очень неудоб­но бы­ло про­жи­вать, но, бла­го­да­ря бра­тьям неве­сты, при­вык, хо­тя глу­по­стей ни с той, ни с дру­гой, впро­чем, сто­ро­ны не бы­ло, а жи­ли так, как и по­до­ба­ло по всем пра­ви­лам за­ко­на жить: чест­но, бла­го­род­но и бо­го­бо­яз­нен­но.

Вот на­ста­ла Пас­ха Хри­сто­ва, я взял от­пуск на всю неде­лю Фо­ми­ну, при­го­то­вить­ся к дню свадь­бы, и по­то­му от­пра­вил­ся на свою ро­ди­ну при­гла­сить ро­ди­те­лей на свадь­бу. При­го­то­вив­ши все что нуж­но, отец, мать, сест­ра и я от­пра­ви­лись на вок­зал. Мать с сест­рой, за­хва­тив­ши ба­гаж, по­еха­ли на ло­ша­ди, а я с от­цом без вся­кой по­кла­жи по­шел пеш­ком до стан­ции. День был чуд­ный, яс­ный, де­ре­вья ста­ли рас­пус­кать­ся, птич­ки по­ют, в по­ле на­род па­шет, а жа­во­ро­нок бес­пре­рыв­но, не умол­кая тянет свою звон­кую пе­сен­ку — од­ним сло­вом, раз­до­лье. Не то­ро­пясь идем с от­цом, на­сла­жда­ем­ся при­ро­дой, при­ся­дем… и зай­мем­ся раз­го­во­ра­ми. Ах, как чуд­но и при­ят­но бы­ло! Но то­го уже боль­ше не уви­дишь и не ощу­тишь! К ве­че­ру до­бра­лись мы до се­ла Ильин­ско­го, где но­че­ва­ли у те­ток, так как по­езд дол­жен был прий­ти в 5 ча­сов утра. На­ут­ро все вчет­ве­ром по­шли на стан­цию, рас­сто­я­ние че­ты­ре вер­сты, и при­шли как раз к са­мо­му по­ез­ду.

В по­гост Го­ри­цы при­е­ха­ли позд­но, око­ло 11 ча­сов но­чи, на­ско­ро по­пив­ши чай­ку и за­ку­сив­ши, за­ва­ли­лись спать кто где — кто на су­ши­лах, кто в се­нях, кто в чу­лане, кто в до­ме, и за­сну­ли мерт­вец­ки от та­ко­го пу­те­ше­ствия. На­ут­ро, то есть в Неде­лю ми­ро­но­сиц, по пер­вом уда­ре ко­ло­ко­лов отец по­шел в храм к утрене, я же ис­то­мил­ся и спал креп­ким сном, но за­то к обедне при­шел к на­ча­лу, и, от­слу­жив­ши оную, ста­ли де­лать раз­ные при­го­тов­ле­ния к свадь­бе, ко­то­рая пред­по­ла­га­лась око­ло ше­сти ча­сов ве­че­ра. Вплоть до ве­че­ра су­е­ти­лись, хло­по­та­ли, при­го­тов­ляя, что бы­ло нуж­но. Но вот, на­ко­нец, при­хо­дит диа­кон с обыск­ной кни­гой, в ко­то­рой я и неве­ста рас­пи­са­лись, и диа­кон, по­лу­чив­ши го­но­рар и вы­пив во­доч­ки, от­пра­вил­ся в цер­ковь, где уже до­жи­да­лось мно­го на­ро­ду в ожи­да­нии ско­ро­го вен­ча­ния. Свя­щен­ник, бла­го­сло­вив­ши кре­стом же­ни­ха и неве­сту, по­вел в храм, где уже до­жи­дал­ся лю­би­тель­ский хор пев­чих. На­ча­лось вен­ча­ние, по окон­ча­нии ко­е­го по­ве­ли мо­ло­дую че­ту в вен­цах в дом, по про­воз­гла­ше­нии мно­го­ле­тия диа­ко­ном бра­чу­ю­щим­ся и вос­пи­тав­шим их ро­ди­те­лям по­шли по­здра­ви­тель­ные то­сты и крик: «Горь­ко, горь­ко, горь­ко!» И по­шла пляс­ня ру­ка­ва стрях­ня, од­ним сло­вом, как и вез­де и всю­ду во­дит­ся.
Три дня про­пи­ро­вав­ши, по­еха­ли на ро­ди­ну. Бы­ла за­пря­же­на по­воз­ка дву­мя ло­шадь­ми, од­на своя соб­ствен­ная и дру­гая при­стяж­ная на­ня­тая. По­еха­ли вше­сте­ром: я, отец, мать, сест­ра, мо­ло­дая же­на и брат же­ны Фе­дор. Око­ло 5 утра подъ­е­ха­ли к до­му, в ко­то­ром оста­ва­лись стар­шие сест­ры. По­сту­ча­лись, они просну­лись, от­пер­ли во­ро­та, встре­ти­ли, по­здра­ви­ли с за­кон­ным бра­ком. Так как бы­ло ра­но, то мы за­ва­ли­лись спать, а мать на­ча­ла го­то­вить браш­на. При­го­то­вив всё, раз­бу­ди­ли нас к чаю, и пошло опять пир­ше­ство. Очень хо­ро­шо про­ве­ли вре­мя, про­го­сти­ли це­лую неде­лю, на­до бы­ло воз­вра­щать­ся до­мой, так как у нас в Го­ри­цах пре­столь­ный празд­ник 9 мая свя­ти­те­ля Ни­ко­лая чу­до­твор­ца. Взя­ли у от­ца дру­гую по­воз­ку, за­пряг­ли ло­ша­дей в раз­но­пряж­ку и по­еха­ли во­сво­я­си»[1].

В 1915 го­ду Ни­ко­лай Ев­до­ки­мо­вич был ру­ко­по­ло­жен во диа­ко­на и на­прав­лен в се­ло Де­до­во Му­ром­ско­го уез­да. Там он про­слу­жил до 1927 го­да, ко­гда уже во­всю шли го­не­ния, и в ап­ре­ле это­го го­да он был ру­ко­по­ло­жен во свя­щен­ни­ка к церк­ви се­ла Го­ля­ни­ще­во. Через год отец Ни­ко­лай пе­ре­ехал слу­жить в се­ло Чул­ко­во Ваг­ско­го рай­о­на Ни­же­го­род­ской об­ла­сти и про­слу­жил здесь до дня и ча­са аре­ста. В се­ре­дине июля 1929 го­да мест­ные вла­сти объ­яви­ли свя­щен­ни­ку, что он бу­дет непре­мен­но вы­се­лен из цер­ков­но­го до­ма. При­хо­жане, од­на­ко, вы­ра­зи­ли про­тест про­тив без­за­кон­ных дей­ствий вла­стей, тем бо­лее что дом свя­щен­ни­че­ский был по­стро­ен са­ми­ми кре­стья­на­ми, и они по­да­ли про­ше­ние с хо­да­тай­ством не вы­се­лять свя­щен­ни­ка. Вла­сти рас­це­ни­ли эти дей­ствия как бунт на­ро­да про­тив ком­му­ни­сти­че­ской вла­сти и в на­ча­ле ав­гу­ста аре­сто­ва­ли свя­щен­ни­ка и вме­сте с ним двух кре­стьян, за­клю­чив их в тюрь­му в го­ро­де Му­ро­ме.

Из тюрь­мы отец Ни­ко­лай пи­сал де­тям: «Лю­би­мые мои дет­ки и внуч­ки, бла­го­ден­ствуй­те! Уве­дом­ляю вас, что я жив и здо­ров, че­го и вам же­лаю. Как я вам бла­го­да­рен за ва­ше ко мне со­чув­ствие. Так как ведь я че­ло­век без­дель­ный и ап­пе­тит пло­хой, ни­че­го не хо­чет­ся, все вре­мя я свой па­ек от­даю, а пи­тал­ся тем, что ва­ми при­сы­ла­лось. Те­перь вы ме­ня снаб­ди­ли на­дол­го и, кро­ме из­ве­стия о се­бе и на­ших, ни­че­го не шли­те. Я, ко­гда вый­дет, по­про­шу у вас, но, на­до ска­зать, что ведь вы са­ми си­ди­те на пай­ке и мне при­хо­дит­ся поль­зо­вать­ся ва­шим пай­ком, а у се­бя уре­за­е­те, чтобы это­го не бы­ло. Я, как че­ло­век без­дель­ный, мо­гу и день и два про­быть без пи­щи, а вам и ма­лым де­тям это­го недо­пу­сти­мо. Жи­ву я и скорб­лю о до­ме, что там де­ла­ет­ся, как там де­ла; мне со­вер­шен­но ни­че­го не из­вест­но. При­хо­дит ночь, ля­жешь, а в го­ло­ву ле­зет вся­кая неле­пи­ца, вер­тишь­ся, вер­тишь­ся, так и не уснешь, да, пря­мо ска­зать, ка­кое и спа­нье-то, чуть не на го­лых дос­ках, по­кро­ем­ся под­ряс­ни­ком, а ку­лак в го­ло­ву — и спи слад­ко; по­не­во­ле ся­дешь, да и да­вай за­ни­мать­ся охо­той на «бе­лых зай­цев». Но на­до ска­зать прав­ду, что вот си­жу уже по­чти две неде­ли, а па­ра­зи­тов еще не на­хо­дил, а чув­ству­ет­ся, что ку­са­ют. Всё это ни­что, всё пе­ре­не­су — лишь бы Гос­подь Бог дал здо­ро­вья мне и вам, а то всё прой­дет.

Опи­ши­те мне, что пи­шут из до­ма и как они се­бя чув­ству­ют. Что ка­са­ет­ся ме­ня, то мне до­про­су еще не бы­ло, не мо­гу знать, бу­дет или нет. Хо­ро­шо бы с ва­ми по­ви­дать­ся, но раз мне не бы­ло до­про­са, то, по­жа­луй, невоз­мож­но бу­дет, а хло­по­тать я не знаю где и как, и по­со­ве­то­вать­ся не с кем. Да, дет­ки! При­хо­дят ве­ли­кие празд­ни­ки, а мне при­хо­дит­ся быть без служ­бы — как это для ме­ня тя­же­ло и боль­но; чуть услы­шишь звон, и неволь­но серд­це об­ли­ва­ет­ся кро­вью, по­гру­стишь и в ду­ше по­мо­лишь­ся, и тем до­воль­ству­ешь­ся. К сча­стью мо­е­му, в ка­ме­ре на­шей со­бра­лись все ве­ру­ю­щие, так что и по­мо­лишь­ся иной раз, как и до­ма, и не слы­шишь со сто­ро­ны ни­ка­ких на­сме­шек, од­но толь­ко, что нет та­ких ду­хов­ных книг, ко­то­рые бы по­чи­тал я с ве­ли­ким удо­воль­стви­ем.

Бла­го­дать, мир и лю­бовь да нис­по­шлет на вас Гос­подь Бог и бла­го­сло­ве­ние Гос­подне на вас То­го бла­го­да­тию и че­ло­ве­ко­лю­би­ем все­гда ныне и прис­но и во ве­ки ве­ков.
Оста­юсь ваш отец, свя­щен­ник Ни­ко­лай Ев­до­ки­мо­вич Вос­тор­гов».

22 ав­гу­ста сле­до­ва­тель вы­звал свя­щен­ни­ка на до­прос. От­ве­чая на во­про­сы, отец Ни­ко­лай ска­зал: «В ап­ре­ле 1927 го­да ко мне в се­ло Де­до­во, где я слу­жил диа­ко­ном, при­шел член цер­ков­но­го со­ве­та из се­ла Го­ля­ни­ще­во и пред­ло­жил мне за­нять в Го­ля­ни­ще­ве сво­бод­ное ме­сто свя­щен­ни­ка, на что я и со­гла­сил­ся. Про­слу­жил год с ме­ся­цем в се­ле Го­ля­ни­ще­во, мне пред­ло­жи­ли ме­сто свя­щен­ни­ка в се­ле Чул­ко­во Ваг­ско­го рай­о­на, ку­да я в июне 1928 го­да и пе­ре­шел, где и слу­жу до се­го вре­ме­ни.

По при­ез­де в Чул­ко­во по ука­за­нию пред­се­да­те­ля цер­ков­но­го со­ве­та и цер­ков­но­го ста­ро­сты я за­нял дом при церк­ви, ко­то­рый до ме­ня так­же был за­нят свя­щен­ни­ком Ми­ро­лю­бо­вым, ко­то­ро­го я сме­нил. Этот дом по до­го­во­ру от 1928 го­да на­хо­дит­ся в аренд­ном поль­зо­ва­нии как цер­ков­ный. По мне­нию же цер­ков­но­го со­ве­та и дру­гих при­хо­жан, этот дом яв­ля­ет­ся соб­ствен­но­стью об­ще­ства, так как его стро­и­ли при­хо­жане церк­ви с по­мо­щью быв­ше­го вла­дель­ца сун­дуч­ных ма­стер­ских Ту­лу­по­ва. Я за за­ни­ма­е­мый дом ни­ка­кой пла­ты не пла­тил, и пла­тил ли цер­ков­ный со­вет, так­же не знаю. Усадь­бы при цер­ков­ных до­мах взя­ты в рас­по­ря­же­ние ВИКа. При от­бо­ре уса­деб ни­ка­ких кон­флик­тов не бы­ло. Вес­ной 1929 го­да был взят дом, ра­нее за­ни­ма­е­мый диа­ко­ном, но по­след­нее вре­мя он пу­сто­вал, и при за­ня­тии его так­же не бы­ло ни­ка­ких кон­флик­тов. Как до­ма, так и усадь­бы до сих пор зна­чат­ся в цер­ков­ной опи­си. На пло­ща­ди око­ло церк­ви еще до мо­е­го при­ез­да в Чул­ко­во был по­став­лен тур­ник для спор­тив­ных упраж­не­ний мо­ло­де­жи. Вес­ной 1929 го­да око­ло церк­ви бы­ли по­став­ле­ны во­ро­та для иг­ры в фут­бол. Со сто­ро­ны при­хо­жан при­хо­ди­лось слы­шать неко­то­рые недо­воль­ства и за­яв­ле­ния, что тур­ник и во­ро­та по­став­ле­ны не у ме­ста, тем бо­лее бы­ли слу­чаи, что иг­ра про­из­во­ди­лась во вре­мя цер­ков­ной служ­бы, и шу­мом и кри­ком ме­ша­ли служ­бе. Неде­ли через две-три по­сле то­го, как бы­ли по­став­ле­ны стол­бы, на­ме­ча­лось об­ще­ствен­ное со­бра­ние, ко­то­рое, ви­ди­мо, не со­сто­я­лось. Из чис­ла явив­ших­ся на со­бра­ние жен­щин, око­ло трид­ца­ти, на­ча­ли вы­дер­ги­вать стол­бы и тур­ник. Я ви­дел это из ок­на сво­е­го до­ма, но из до­ма не вы­хо­дил и не знаю, кто имен­но ло­мал во­ро­та и тур­ник, а так­же не ви­дел ни од­но­го муж­чи­ны, мо­жет быть, мне не бы­ло всех вид­но, так как во­ро­та сто­я­ли по дру­гую сто­ро­ну церк­ви от мо­ей квар­ти­ры. Я лич­но не вы­хо­дил из до­ма и ни о чем ни с кем не го­во­рил, так как со­бра­ние со­би­ра­лось об­ще­ствен­ное и мне ту­да ид­ти бы­ло неза­чем. По­сле раз­го­во­ров по это­му по­во­ду я ни с кем не вел. Не пом­ню, ко­гда точ­но, но до слу­чая лом­ки фут­боль­ных стол­бов и тур­ни­ка у ме­ня был по­вы­дер­ган лук, по­са­жен­ный в ого­ро­де. По­сле то­го, как из­ло­ма­ли во­ро­та и тур­ник, жен­щи­ны под­хо­ди­ли к на­ше­му до­му и спра­ши­ва­ли, вер­но ли, что у нас по­вы­дер­ган лук. Моя же­на от­ве­ти­ла, что вер­но, вы­дер­га­ли. На во­прос: кто? — же­на моя от­ве­ти­ла, что не зна­ет, но пред­по­ла­га­ет, что, ви­ди­мо, пи­о­не­ры.

При хож­де­нии с мо­леб­на­ми по се­лу Чул­ко­во 14 и 15 июля у неко­то­рых граж­дан при­хо­ди­лось несколь­ко и по­си­деть, так как неко­то­рые уго­ща­ли, но у ко­го имен­но, всех не при­пом­ню; раз­го­во­ра о вы­се­ле­нии ме­ня из до­ма не бы­ло. В ка­ких до­мах мне за­да­ва­ли во­про­сы, что прав­да ли, что ме­ня вы­се­ля­ют из до­ма, я сей­час за­был, но та­кие во­про­сы бы­ли. По­сле объ­яв­ле­ния о мо­ем вы­се­ле­нии из до­ма со сто­ро­ны пред­се­да­те­ля сель­со­ве­та я хо­дил к цер­ков­но­му ста­ро­сте, а к пред­се­да­те­лю цер­ков­но­го со­ве­та хо­ди­ла моя же­на. По­сле то­го как я при­шел в сель­со­вет с цер­ков­ным ста­ро­стой, то, на­сколь­ко пом­ню, пред­се­да­тель цер­ков­но­го со­ве­та был уже в сель­со­ве­те. Раз­го­во­ров меж­ду на­ми ни­ка­ких не бы­ло, а оба они за­яви­ли пред­се­да­те­лю сель­со­ве­та, что вы­се­лять­ся ба­тюш­ке они не раз­ре­ша­ют. Я ушел из сель­со­ве­та один, а по­сле вско­ре на пло­ща­ди око­ло церк­ви ми­мо сель­со­ве­та к мо­е­му до­му по­до­шла тол­па жен­щин. Цер­ков­ный ста­ро­ста и член цер­ков­но­го со­ве­та за­хо­ди­ли ко мне, чтобы я на­пи­сал им за­го­ло­вок при­го­во­ра. Я им на­пи­сал за­го­ло­вок та­ко­го со­дер­жа­ния: цер­ков­ный дом, за­ни­ма­е­мый свя­щен­ни­ком, стро­ил­ся тру­да­ми ве­ру­ю­щих и снят по до­го­во­ру от 1928 го­да».

По­сле до­про­сов отец Ни­ко­лай и кре­стьяне бы­ли осво­бож­де­ны до су­да под под­пис­ку о невы­ез­де из се­ла. 23 сен­тяб­ря след­ствие бы­ло за­кон­че­но. От­ца Ни­ко­лая об­ви­ни­ли в том, что он, «не имея офи­ци­аль­ных из­ве­ще­ний о вы­се­ле­нии из за­ни­ма­е­мо­го им быв­ше­го цер­ков­но­го до­ма, при хож­де­нии с мо­леб­на­ми по се­лу об­ра­щал­ся с жа­ло­ба­ми и за за­щи­той к на­се­ле­нию, под­стре­кал пред­се­да­те­ля цер­ков­но­го со­ве­та и цер­ков­но­го ста­ро­сту к со­зы­ву со­бра­ния по во­про­су о его вы­се­ле­нии и, не по­лу­чив раз­ре­ше­ния на со­зыв со­бра­ния ве­ру­ю­щих, по­сы­лал со­зы­вать на со­бра­ние на­се­ле­ние, в ре­зуль­та­те че­го и явил­ся ор­га­ни­за­то­ром об­ще­ствен­но­го бес­по­ряд­ка, ко­то­рый мог бы вы­лить­ся в тер­рор над пар­тий­но-со­вет­ски­ми ра­бот­ни­ка­ми; ру­ко­во­дил сбо­ром под­пи­сей, ре­дак­ти­ро­вал и пи­сал за­яв­ле­ния».

20 но­яб­ря 1929 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло от­ца Ни­ко­лая к трем го­дам за­клю­че­ния в конц­ла­герь, а двух кре­стьян — к ше­сти ме­ся­цам ли­ше­ния сво­бо­ды. Свя­щен­ник был за­клю­чен в 4-ю ро­ту Со­ло­вец­ко­го конц­ла­ге­ря на Боль­шом Со­ло­вец­ком ост­ро­ве. Вско­ре по­сле при­бы­тия в ла­герь он за­бо­лел ти­фом и был по­ме­щен в ла­гер­ную боль­ни­цу.

Свя­щен­ник Ни­ко­лай Вос­тор­гов скон­чал­ся на глав­ном Со­ло­вец­ком ост­ро­ве в цен­траль­ной боль­ни­це Со­ло­вец­ко­го ла­ге­ря осо­бо­го на­зна­че­ния 1 фев­ра­ля 1930 го­да.
Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Ян­варь». Тверь. 2005. С. 162–186

При­ме­ча­ния:

[1] Свя­щен­ник Ни­ко­лай Вос­тор­гов. Вос­по­ми­на­ния. Ру­ко­пись.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru